— Ты что же, не согласен со мной? — насупился Лаптев. — По-твоему, надо простить соседку и прочих любительниц кошек? Но ведь они своими недоплатами государству вредят!
— Я с другим не согласен. Не хочу, чтобы меня заставляли вытрясаться медяки у старух. Будто нам больше делать нечего, — чиновник по особым поручениям доковылял до окна, открывать не стал, но с видимым удовольствием прислонился лбом к прохладному стеклу. — Мы убийц должны ловить. Верно я излагаю, Ваше высокородие?
Куманцов даже бровью не шевельнул. Он редко прислушивался к разговорам подчиненных, и сейчас отрешился от всего, штудируя газетную страницу. В колонке, помимо упомянутых, напечатаны еще две заметки. Обе про художников, но разного толка.
«На известном подвесном мосту через Екатерининский канал неустановленные личности облили синей краской одного из белых львов, что смотрит на Малую Подьяческую улицу. Полиция не стала искать вандалов, посчитав, что это проказы гимназистов. Хотя в сей каверзе можно усмотреть и политическую акцию, а именно — очередное требование признать суверенитет Великого княжества Финляндского. Впрочем, как бы то ни было, приглашаем всех читателей взглянуть на интересную диковинку, пока статую не отмыли. Сине-белая, а местами даже голубая, морда чугунного льва выглядит умилительно…»
— В интересные времена живем, — вздохнул Куманцов. — Все хотят суверенитета. Отделяться спешат. Финляндцы эти… Их и так никто не трогает. Кому охота лезть в северные дебри? Но нет, ерепенятся… И ведь именно здесь, под этим сообщением, Сомов написал это дурацкое «Ч. З. Р. Т.».
— А может он действительно разоблачил заговор? — Лаптев испуганно вздрогнул. — Политический.
— Етить-ческий, — выругался Волгин, цепляясь за штору, чтобы не упасть. — Я всю ночь философствовал об этой надписи… И понял, что к чему. Сомов хотел написать «ЧЕРТ», и относилось это к нижнему сообщению. Там упоминается какая-то нечисть.
— Допился до чертей! — саркастически хмыкнул статский советник. Но прочитал вслух:
— «Неисправимый художник Врубель снова появился на выставке в „Невском пассаже“ с каким-то кошмаром для зрителя. На фоне грязно-красных гор и павлиньих перьев корчится бесформенное розово-серое чудовище с головой и руками человека. Автор назвал его „Демон“, и довольно удачно. Но вопрос: может ли подобная картина называться художественным произведением и находиться на выставке?»
— Точно, демон! Вот я и предполагаю, Ваше высокородие, что Сомов написал «ЧЕРТ», просто вторую букву перевернул.
— А зачем перевернул?
— Поди, догадайся, — пожал плечами Волгин, — что за муть в башке у сумасшедшего.
Начальник задумался. Так, так, так… Допустим, безумец не в ладах с чистописанием, буква перевернута. Сомов боялся чертей, сам себя довел до горячки, разделся и бросился под экипаж. Прискорбно, но факты доказывают… Да, именно в таком ключе и нужно доложить министру.
А Горемыкин спросит, почесывая пышные усы: «Кто же тогда усадил труп обратно в коляску? Зачем бы это стали делать случайные ездоки, к которым Сомов кинулся под колеса? Они же ни в чем не повинны. Кликнули бы городового или просто уехали подальше от места гибели. Что-то у вас не сходится!» И начнет жонглировать всевозможными оскорблениями, а потом уж и погоны полетят.
Нет, надо разобраться в этом хитросплетении. Куманцов прочел заметку в нижнем углу газетной страницы.
«Злоба дня! Федор Осипов, старейший купец Апраксина рынка, посетовал, что мануфактурное дело сильно изменилось за последние годы. Оно требует неустанно следить за модой. Оно требует чересчур частого приобретения всех новинок. К тому же слишком часто приходится сбывать непроданное при помощи распродаж, в убыток себе. Этим и объясняется, что масса оконных магазинов Мариинского пассажа и Гостиного двора пестрят аншлагами…»
С каждой отброшенной буквой таяли надежды статского советника.
— А мне кажется, Сомов осознанно написал букву З и это означает «заговор», — робко сказал Лаптев. — Он ведь обычно бредил о тайных обществах и прочей подобной чепухе.
Статский советник развернулся на каблуках, чтобы одернуть юношу. Это инстинктивное желание знакомо каждому — когда поблизости кто-то мямлит, весь твой организм зудит, взрывается жгучими искрами и настойчиво требует оборвать размазню, и если чины и должность дозволяют, то ты сделаешь это непременно. Но во время выполнения маневра, начальник на долю секунды задумался над словами следователя и успел оценить их по достоинству прежде, чем послал к чертовой бабушке.
— Светлая мысль! — воскликнул он. — Что же тебя раньше не осенило?! Давайте попробуем разгадать, что зашифровал в этих буквах безумный старик.
— Пробовали уже, — Волгин окунул перо в чернильницу и рисовал на гербовой бумаге рожицы, — да только ничуть в том не преуспели.
— Давайте еще попробуем. Одна голова — хорошо, а три… — Куманцов брезгливо покосился на особиста и поправился, — а две лучше. Заговор… Заговорщики… Льва на мосту, по версии газетчиков, раскрасили под финляндский флаг. Чухонские[19], стало быть, заговорщики! А? А? Получается. Но что они сделали? Что это за «Р. Т.»? Расстреляли телеграфиста. Разворовали трюмы. Роют туннель…
— Разбили тарелку, — шутка пьяницы утонула в гневном окрике главы уголовного сыска. — А ты что молчишь, Лапоть? Вали кулем, потом разберем.
— Регулируют температуру, — осторожно предположил следователь.
— Чего? — опешил Волгин.
Куманцов удивился еще сильнее:
— Чего-чего?
Лаптев на всякий случай снова встал по стойке смирно.
— Не судите строго, я же пытаюсь думать как сумасшедший.
— Оно и видно! — чиновник по особым поручениям повертел пальцем у виска. — Уже и бредить начал.
— Я все объясню, только не перебивайте. Сомова иссушала болезненная подозрительность. Он предвидел подлость мирового масштаба, которая уничтожит Петербург, и следом за ним всю империю. Своими искривленными мозгами этот безумец вполне мог домыслить, что таинственные заговорщики из Финляндского княжества жгут тысячи костров в северных урочищах. Хотят растопить льды, чтобы Балтийское море переполнилось от избытка воды и затопило Петербург. А следом за ним всю империю.
— Слишком сложно, — покачал головой Куманцов. — То есть я могу поверить, что Сомов сочинил столь драматический сюжет, но не убивать же его за подобную ахинею?! Ты хоть все ледники растопи, а море не поднимется больше, чем на вершок. Да и вряд ли «Ч.» — это чухонцы. Но тогда что? Чердак? Часовня? Часовой завод? Черт знает! Редкостная тарабарщина…
— А ведь и это подходит, — скрипучий смех Волгина напоминал крик козодоя. — Я вот тоже набросал версию. Чемоданы заберет рябой татарин.
— Почему татарин?
— Почему нет, Ваше
